На главную страницу
Русская доктрина ЧАСТЬ IV. РУССКОЕ ХОЗЯЙСТВО
Сергиевский проект


Сайт РПМонитор
Аналитический интернет-журнал "РПМонитор"


Екатиринбургская инициатива

Глава 4. ОШИБКИ РЕФОРМАТОРОВ

2. Очевидные ошибки и их последствия

Последствия недооценки важности фактора эффективности предпринимательского сообщества

Реформы в России проводились так, как если бы сам факт либерализации экономики автоматически и немедленно создавал эффективное предпринимательское сообщество.

Упускалось из виду, что, как показывает опыт (например, новых индустриальных стран и даже старой предреволюционной России), для создания на пустом или почти пустом месте эффективного предпринимательского сообщества современного типа даже при благоприятных условиях требуется 20–30 лет. Соответственно приватизация проводилась при игнорировании того, что нельзя ставить знак равенства между качеством использования собственности эффективными и неэффективными предпринимателями. В условиях неэффективного предпринимательского сообщества скоростная приватизация в принципе не могла создать мало-мальски эффективной рыночной экономики. “Шоковая терапия” в этом случае автоматически создавала ситуацию “экономического инсульта”.

Был проигнорирован совершенно очевидный факт: развитые страны потому и развитые, что их рыночные экономики обслуживаются высокоэффективными предпринимательскими сообществами, а эти предпринимательские сообщества сформировались все без исключения в условиях экономик протекционистского и полупротекционистского типа. Поскольку реформаторы у нас не хотят видеть разницы между сформировавшимся и незрелым предпринимательским сообществом (“взрослым” и “ребенком”), с самого начала рыночных преобразований экономику России “открыли” и хотят открыть ее еще шире (вступление в ВТО), навязав нашим предпринимателям непосильную для них конкурентную борьбу с давно сложившимися предпринимательскими сообществами.

Результатами этой политики будут:

1) перспектива вытеснения российских предпринимателей из всех имеющих существенное значение секторов экономики и переход контроля над ними в иностранные руки;

2) локализация российского предпринимательства в криминальной и полукриминальной сферах;

3) отчуждение широких слоев общества от предпринимательского сообщества.

До реформ в России существовало государственное предпринимательство (государственный экономический комплекс можно рассматривать как одну огромную компанию) и мелкое криминальное и полукриминальное (незаконное) предпринимательство. Оборот этого последнего можно исчислить примерно в 15–20% от оборота экономики на 1990 г. и 30–40% от оборота экономики на 2004 г. Результатом вступления в ВТО через 5–10 лет может вполне явиться возникновение такой ситуации, когда на долю отечественных предпринимателей будут приходиться все те же 30–40% от оборота экономики, причем оно будет представлено по преимуществу, как и в советское время, полукриминальными предпринимателями. Почему полукриминальными? Да потому что неэффективный предприниматель, работающий в режиме отсутствия кредитной поддержки в экономике со слабой валютой (что автоматически усиливает финансовые позиции внешних предпринимателей), неизбежно будет вытеснен почти из всех респектабельных (легитимных) секторов экономики.

Получается, что в результате реформ место, которое в экономике России ранее принадлежало государственному предпринимательству, в конце концов займет в основном внешний предприниматель.

Вероятно, это и есть цель сторонников скоростного вступления России в ВТО.

В результате реформ место, которое в экономике России ранее принадлежало государственному предпринимательству, в конце концов займет в основном внешний предприниматель. Вероятно, это и есть цель сторонников скоростного вступления России в ВТО.

Существует, правда, одна “небольшая деталь”. Сторонники вступления в ВТО (а в еще большей степени – их зарубежные “учителя”), рассчитывающие, что место отечественного предпринимателя займет после вступления в ВТО западный предприниматель, все же ошибаются. Если бы Россия была в географическом смысле на месте Мексики или Алжира, так бы и было. Но Россия – в Евразии, рядом с Китаем, с его сверхмощной экономикой и гигантскими финансовыми ресурсами. Поэтому результатом вступления в ВТО будет массовый приход в Россию китайского предпринимателя и китайских государственных и полугосударственных корпораций со всеми вытекающими отсюда последствиями. Этот вопрос будет подробнее рассмотрен ниже.

Последствия игнорирования приоритетности задачи строительства эффективной кредитной системы

Капитализм согласно расхожему выражению – это кредит.

Эффективная кредитная система способна выполнять следующие функции:

1) мобилизовывать большую часть свободных финансовых ресурсов и перераспределять их в масштабах всей экономики;

2) снабжать необходимыми кредитными ресурсами все без исключения секторы экономики и в том числе все отрасли реального сектора экономики;

3) генерировать значительный объем “длинных денег” (то есть средне- и долгосрочных кредитов);

4) осуществлять инвестиционное кредитование, включая долгосрочное кредитование крупных инвестиционных проектов.

И все это подразумевает кредитование под сравнительно низкий (доступный) реальный процент.

Само собой разумеется, что кредитная система должна быть в состоянии обеспечивать предприятия кредитами для пополнения оборотных фондов (это была едва ли не основная ее функция в советский период).

Конкурентная борьба сплошь и рядом предполагает необходимость быстрой перестройки производственной программы и осуществление для этого соответствующих инвестиций, обеспечивающих адаптацию фирмы к конъюнктуре, что практически невозможно без кредитов. Компания, имеющая доступ к “кредитам для адаптации к конъюнктуре”, всегда выигрывает конкуренцию у компании, которая такового не имеет.

Все это верно и на уровне экономики в целом. Экономика с эффективной кредитной системой всегда выигрывает при прочих равных условиях в конкуренции с экономикой, обладающей неэффективной кредитной системой.

А если совсем просто, то без эффективной кредитной системы эффективное рыночное хозяйство просто не может существовать.

Без эффективной кредитной системы эффективное рыночное хозяйство просто не может существовать. Неспособность кредитной системы обеспечить пополнение оборотных фондов явилось причиной глубокой демонетизации экономики в 90-е годы с неизбежными следствиями в виде массовых банкротств, дезинвестирования экономики и углубления кризиса.

На практике выполнение всех перечисленных требований – далеко не простая задача и обычно (а в условиях развивающихся и слабых экономик – всегда) предполагает использование системы специализированных кредитных организаций и значительную степень концентрации капитала в небольшом числе банков, составляющих ядро кредитной системы. Кроме того, в современных условиях удовлетворительное решение проблемы концентрации свободных средств в банках невозможно без специализированных организаций, занятых страхованием вкладов.

Кредитная система была создана реформаторами в России в неработоспособном варианте. Процент мобилизуемых ею свободных финансовых ресурсов вплоть до начала текущего десятилетия был незначителен (сбережения населения вкладывались в основном в наличную СКВ).

Соответственно она оказалась не в состоянии обслуживать ни экономику в целом, ни ее реальный сектор. Неспособность кредитной системы прокредитовать пополнение оборотных фондов явилось причиной глубокой демонетизации экономики в 90-е годы с неизбежными следствиями в виде массовых банкротств, дезинвестирования экономики и углубления кризиса.

Дороговизна кредита, как неизбежное следствие ограниченности денежных средств, находящихся в распоряжении кредитной системы, явилась и является одним из основных факторов инфляции.

Ни обычное инвестиционное кредитование, ни кредитование для адаптации к конъюнктуре российская кредитная система производить не в состоянии, как равно и обеспечивать бюджетный сектор низкопроцентными кредитами.

Практически экономика России (имеется в виду реальный сектор) минимум десятилетие работала в бескредитном режиме, а сейчас работает в почти бескредитном режиме.

Машиностроение и легкая промышленность, как и все сложные производства вообще, рухнули в России именно потому, что не имели возможности получить кредиты для адаптации к конъюнктуре. Именно поэтому, а не по какой другой причине, они оказались неконкурентоспособными.

Среди членов ВТО с крупными экономиками нет ни одной страны, у которой кредитная система была бы в столь жалком состоянии, как в России.

Последствия игнорирования задачи строительства эффективного фондового рынка

Реальным количественным показателем параметров катастрофы может служить оценка состояния бывших советских активов (при том, что никаких других в существенных масштабах у нас за это время создано не было). За годы экономических, “рыночных” реформ не только вдвое сократился объем ВВП, втрое по сравнению с советской упала производительность труда в базовых отраслях промышленности, но и более чем в 40 раз (по оценке С. Чернышева) снизилась совокупная оценка активов. В результате “строительства капитализма” страна обесценилась практически в ноль. Из чего, кстати, следует как минимум то, что никакого капитализма (в отличие от “рынка”) у нас не строилось.

За годы “рыночных” реформ страна обесценилась практически в ноль. А сильное занижение стоимости корпораций фондовым рынком автоматически парализует инвестиционную деятельность.

Условием экономической эффективности работы фондового рынка является его способность более или менее реалистически оценивать активы корпораций. Если фондовый рынок сильно занижает стоимость корпораций, автоматически парализуется инвестиционная деятельность. В самом деле, если, например, на инвестирование в корпорацию 100 млн долларов фондовый рынок реагирует увеличением стоимости ее акций на 10 млн долларов, то лучше инвестиции вообще не производить.

Во многом именно по этой причине обвал курса акций в США в 1929–1932 гг. во время Великой депрессии до уровня в несколько раз ниже реальной стоимости имел следствием обвальное падение корпоративных инвестиций.

Реально соотношение действительной и курсовой стоимости корпоративных активов в России даже сегодня меньше, чем в США в 1932 г. Отсюда низкая склонность частных российских инвесторов к инвестициям (в особенности в капиталоемкие проекты) и соответственно их высокая склонность к вывозу капитала, а для потенциальных микроинвесторов (сфера малого бизнеса) – к его тезаврации в СКВ.

Но это еще не все негативные следствия. Многократное занижение фондовым рынком курса акций даже первоклассных российских предприятий имеет также следующие результаты:

1) почти все российские компании не располагают возможностями полноценного использования акций для залогового обеспечения кредитов, а равно и для размещения облигаций;

2) чрезвычайно облегчается скупка их акций, порождая неустойчивость отношений в системе собственности, что имеет следствием ограничение внутрифирменного планирования краткосрочными перспективами;

3) в условиях не только заниженного курса акций, но и сверх того еще и заниженного курса рубля иностранные портфельные инвесторы получают возможность приобретать первоклассные российские активы буквально за бесценок, в том числе – с целью уничтожения конкурирующих производств (“скраппирование”);

4) как конвертер корпоративной собственности в частную фондовый рынок России оказывается абсолютно неэффективным.

Последнее положение заслуживает особого внимания. Распространено представление, что акционирование, если акции (или им эквивалентные ценные бумаги типа ваучеров) распределяются среди частных лиц, сразу создает частную собственность. Однако это не так. Размер частной собственности, созданной акционированием, зависит не столько от реальной стоимости акционированных активов, сколько от ее оценки фондовым рынком. Если акционируется актив стоимостью в 1 млрд долл., а фондовый рынок оценивает этот актив в 50 млн долл., то результатом акционирования является образование частной собственности, равной не 1 млрд долл., а только 50 млн долл.

Подобная ситуация и имеет место в России.

Масса частной собственности может быть увеличена за счет приватизации на 10–20%, а за счет повышения эффективности фондового рынка она может быть увеличена по корпоративному сектору в 5–10 раз.

“Великая приватизация” корпоративных активов в 90-е годы фактически создала весьма скромную по размерам частную собственность (меньше 200 млрд долл.) именно потому, что она проводилась в условиях неэффективного фондового рынка. При наличии эффективного фондового рынка приватизация лишь 1/3 и даже 1/5 реально приватизированных корпоративных активов создала бы намного большую по размерам частную собственность.

При наличии эффективного фондового рынка приватизация лишь 1/3 и даже 1/5 реально приватизированных корпоративных активов создала бы намного большую по размерам частную собственность.

Чтобы в активах домашнего сектора акции заняли видное место, нужна не дальнейшая приватизация – нужно повышение эффективности фондового рынка до нормального уровня и, соответственно, увеличение в 5–10 раз рыночной стоимости уже приватизированных активов.

Однако, что характерно, задача повышения эффективности фондового рынка и рыночной капитализации приватизированных корпоративных активов в России в практическую плоскость за время реформ не ставилась.

Результаты:

– незначительная рыночная капитализация акций, недопроизводство частной собственности;

– неэффективное инвестиционное обслуживание корпоративных производственных активов;

– недоинвестирование корпоративного сектора экономики, и особенно средних и крупных корпораций;

– выход основных фондов из строя и постепенное уничтожение приватизированных активов (что с точки зрения собственника равноценно национализации, а с точки зрения общества в целом гораздо хуже его национализации);

– постепенная деиндустриализация и демодернизация России.

Феномен строительства корпоративной системы в неконкурентоспособном варианте и его последствия

Характерная особенность российской промышленности и экономики после 15 лет реформ – это практически полное отсутствие в ней действительно мощных ФПГ, а в промышленности, и особенно в машиностроении, – крупных корпораций, подобных знаменитым американским, японским, германским, южнокорейским. И это при том, что в момент начала реформ объем промышленного производства в России составлял половину американского и был в несколько раз больше южнокорейского, а по численности работающих (21 млн человек в 1990 г.) промышленность России превышала американскую.

Вместо того чтобы создавать в промышленности ядро из конкурентоспособных по меркам мирового рынка крупных многопрофильных корпораций, а также создать группу ФПГ, в ходе реформ промышленные предприятия дробились (основная часть этого процесса приходится на 1992–1994 гг.). В результате число предприятий в промышленности России возросло с 26,9 тыс. ед. в 1990 г. до 161 тыс. в 2000 г., и все это в условиях нарастающего кризиса. Мотивировалось это мероприятие необходимостью борьбы с так называемым “монополизмом”. Правда, непонятно, о каком “монополизме” могла идти речь, ведь почти во всех отраслях промышленности России еще в советский период были созданы предприятия-дублеры. Более того, поскольку экономика России строилась в открытом варианте, ни о каком “монополизме”, по крайней мере в обрабатывающей промышленности, говорить нельзя в принципе. На практике под флагом борьбы с монополизмом от промышленных предприятий отделялись вспомогательные и сервисные производства.

В условиях кризиса всегда проявляется тенденция к увеличению степени вертикальной интегрированности компаний и концентрации производства. В России все обстояло наоборот: по мере углубления кризиса искусственно понижалась степень вертикальной интегрированности предприятий, а их размеры соответственно уменьшались. И все это в условиях нарастающего кризиса неплатежей, чему сильно способствовала сама эта операция. Результаты ее, разумеется, были самые негативные. В результате на месте обрабатывающей промышленности, обладавшей довольно значительным потенциалом конкурентоспособности, возникла обрабатывающая промышленность, не обладающая конкурентоспособностью, что во многом и привело к обвальному падению производства. В машиностроении и металлообработке число предприятий выросло с 1990 г. по 2000 г. более чем в 10 раз, а объем производства фактически сократился в 5 раз. В легкой промышленности количество предприятий увеличилось с 1990 г. по 2000 г. в 4 раза, а объем производства упал в 6,4 раза.

В России по мере углубления кризиса искусственно понижалась степень вертикальной интегрированности предприятий, а их размеры соответственно уменьшались, отделялись и приватизировались сбытовые звенья. В результате критически упал потенциал конкурентоспособности обрабатывающей промышленности, что во многом и привело к обвальному падению производства.

Помимо того, что от предприятий отделялись вспомогательные производства и производства полуфабрикатов, от них отделялись и сбытовые звенья, которые тут же спешно приватизировались. Соответственно предприятия лишались торговой прибыли и оказывались во власти сбытовых и посреднических структур.

Одно это мероприятие подорвало финансовую базу большинства российских предприятий, понизив их способность адаптироваться к конъюнктуре и увеличив чувствительность к кризису неплатежей. И все это, как уже было сказано, при отсутствии кредитной поддержки.

Для сравнения: ни одна из более или менее крупных корпораций обрабатывающей промышленности США не находится во власти посреднических и сбытовых структур. В 60-е годы 9/10 американских промышленных корпораций располагали мощными сбытовыми службами и являлись не чисто индустриальными, а промышленно-сбытовыми корпорациями.

Достаточно посмотреть на рекламу на московских улицах, и нетрудно увидеть, что этот вывод уже сегодня можно распространить на все ТНК. Нельзя представить себе ТНК, которая находилась бы во власти торгового посредника.

В общем итоге всех этих манипуляций обрабатывающая промышленность утратила не только конкурентоспособность, но и способность производить амортизационные капиталовложения. Однако, несмотря на это, они способствовали росту предпринимательской прибыли, извлекаемой из промышленности, причем большая ее часть формально получалась вне промышленности, а фактически представляла собой часть амортизационного фонда промышленности.

Процесс этот распространился и на нефтяную промышленность. Если в 1994 г. соотношение цены приобретения нефти и цены производителей нефти составляло 1,3 раза, то после продвижения реформы сферы ТЭК вперед в 2000 г. оно равнялось уже 2,7 раза. Почти вся прибыль нефтяной промышленности, по этим данным, формируется не в сфере производства нефти, а в сфере ее транспортировки и распределения, причем она оказывается сопоставима с затратами на производство нефти в сфере собственно нефтедобычи. Отделение распределительной системы от добывающей системы в данном случае позволило в огромной степени увеличить размеры генерации прибыли в этих двух системах, вместе взятых, причем тем не менее собственно добывающий сектор нефтяной промышленности остается на голодном финансовом пайке. В целом же нефтяная промышленность (с распределительной сетью) превратилась в мощный генератор сверхприбыли за счет остальной экономики России, что и позволило отрасли превратиться в крупного экспортера капитала. Что такого рода комбинация оказывает сугубо отрицательное влияние на экономику России – очевидно.

Почти вся прибыль нефтяной промышленности формируется в сфере транспортировки и распределения нефти и оказывается сопоставимой с затратами на собственно нефтедобычу. Нефтяная промышленность с отделенной распределительной сетью стала мощным генератором сверхприбыли за счет остальной экономики России, что и позволило отрасли превратиться в крупного экспортера капитала.

Реформа в электроэнергетической промышленности (а равно и в газодобывающей) строится по аналогичной “формуле”. С отделением распределительных сетей генерирующие компании оказываются в полной зависимости от распределительного монополиста, в пользу которого и отойдет практически вся прибыль электроэнергетики, и при приватизации распределительных сетей (чем дело в конце концов и кончится) владеющие ими компании превратятся в мощного генератора сверхприбыли.

Возникнет ситуация, при которой создать полноценный амортизационный фонд генерирующие компании будут в принципе не в состоянии. Он будет конвертироваться в сверхприбыль, формальным местом образования которой будут электросети. Рассчитывать, что в этой ситуации частный капитал будет вкладывать средства в генерирующие компании, не приходится. Мощности их начнут быстро сокращаться, со всеми последствиями для экономических перспектив России. Нужно заметить, что и сейчас генерирующие компании как объект капиталовложений абсолютно непривлекательны. Продать их можно только по бросовой цене. Налицо опасность, что часть электростанций пойдет в лом.

Реформа электроэнергетики приведет к быстрой конвертации стоимости значительной основной части фондов отрасли в сверхприбыль и, если этому процессу не будет положен предел, к очень сильному сокращению производства электроэнергии. Само собой, что в результате “реформы” стоимость электроэнергии сильно возрастет. Это и предполагается.

Фактически в России создана весьма специфическая структура корпоративной системы. Она рассчитана на максимизацию извлекаемой из экономики сверхприбыли в условиях снижения ее конкурентоспособности и конвертации большей части амортизационного фонда в сверхприбыль с перспективой быстрого уменьшения производственных фондов экономики.

Фактически в России создана весьма специфическая структура корпоративной системы, рассчитанная на максимизацию извлекаемой из экономики сверхприбыли в условиях снижения ее конкурентоспособности и конвертации большей части амортизационного фонда в сверхприбыль с перспективой быстрого уменьшения производственных фондов экономики.

Последствия недооценки вклада немонетарных генераторов инфляции в российскую инфляцию. Феномен кризиса ликвидности 90-х годов и его последствия

Антиинфляционная политика в России в период реформ (за исключением короткого периода работы правительства Примакова) осуществлялась исходя из негласного постулата, что инфляция имеет всегда или по преимуществу монетарное происхождение (то есть ее причина – избыток денег в обращении). В начале 90-х годов действительно был период, когда инфляция имела в основном монетарный характер. Ее причинами являлись – приход в Россию рублей, обращавшихся в бывших республиках СССР (вне РСФСР), кредитование частного сектора под отрицательный процент (меньший реального роста цен), эмиссионное финансирование бюджета. Однако уже в 1994 г. рублевая масса была сжата до уровня, далеко не обеспечивавшего нормальный уровень монетизации, возник кризис ликвидности.

Соответственно монетарные генераторы инфляции оказались выключенными. Тем не менее инфляцию не удалось погасить. Причина этого – в наличии мощных немонетарных инфляционных факторов, в числе которых: 1) ориентация незрелого предпринимательского сообщества на инфляционные модели экономического поведения (значение этого фактора было особенно велико в начале 90-х годов) и извлечение сверхприбыли; 2) дороговизна кредита; 3) аморфность и “атомарность” экономики (в отличие от насыщенной крупными корпорациями и ФПГ экономики развитых стран) и соответственно наличие относительно большего числа точек генерации первичных инфляционных импульсов; 4) политика повышения цен на услуги в неконкурентных секторах экономики (в том числе ЖКХ), на услуги систем образования и здравоохранения и продукцию ТЭК; 5) разрыв между курсом, исчисленным по паритету покупательной способности (ППС) рубля, и рыночным курсом в условиях высокого уровня либерализации системы внешней торговли и движения валюты.

Такой разрыв имеет следствием не только дороговизну в рублях продукции, импортируемой из развитых стран (в которых покупательная сила рубля примерно соответствует курсу), но и автоматически ведет к установлению внутренних цен на нефть и нефтепродукты на уровне, более высоком, чем средний уровень цен. Разрыв между рыночным курсом и курсом по ППС в начале текущего десятилетия примерно трехкратный. Соответственно, если производитель нефтепродуктов продает их на российском рынке по мировой долларовой цене, то он продает их по цене, в 3 раза превышающей средний уровень цен (положение на 2004 г.). В этой ситуации средний уровень цен автоматически проявляет тенденцию к росту, и коль скоро разрыв между номинальным и паритетным курсом рубля остается практически неизменным, то этот рост может продолжаться сколь угодно долго.

В этих условиях можно свести денежную массу почти к нулю, а рост цен будет продолжаться.

Нечто похожее имело место в 1994–1997 гг., когда Центробанк энергично боролся с немонетарной инфляцией монетарными средствами. Инфляцию побороть не удалось. Результатом же был острейший кризис ликвидности, огромная нехватка денег для сделок. Около половины продаж товаров и услуг оплачивались в середине 90-х годов бартером, взаимозачетами, СКВ или вовсе не оплачивались. Развитие банковской системы было парализовано нехваткой средств. Возник кризис просроченной задолженности, то есть экономика превратилась в экономику банкротов. И без того низкая склонность потенциальных или фактических банкротов к инвестициям снизилась еще больше. Возник острейший инвестиционный кризис.

Последствия кризиса ликвидности, поскольку он не только понижает склонность к инвестициям (как и инфляция), но и сверх того плодит банкротов, всегда более тяжелые, чем у инфляции. Именно поэтому кризис ликвидности практически никогда и нигде не допускается. А в России он был допущен. И в 90-е годы этот кризис нанес экономике России больший ущерб, чем любая инфляция.

Уже в 1994 г. рублевая масса была сжата до уровня, далеко не обеспечивавшего нормальный уровень монетизации, возник кризис ликвидности, который в 90-е годы нанес экономике России больший ущерб, чем любая инфляция. При этом продолжают действовать мощные немонетарные инфляционные факторы.

Подъем экономики России в 1999–2004 гг. прямо и непосредственно связан с постепенным изживанием кризиса ликвидности и ростом монетизации экономики.

Тем не менее борьба с фактически имеющей место сильной немонетарной инфляцией чисто монетарными средствами продолжается и, несомненно, наносит осязаемый ущерб. Экономика России все время балансирует на грани нехватки денег.

Решение проблемы немонетарной инфляции (10–15% в год) – в адаптации экономики к фоновому росту цен (в том числе за счет перехода на долгосрочное кредитование под реальный процент, с учетом фактической инфляции) и постепенном уменьшении активности системы немонетарных генераторов инфляции.

Последствия создания при приватизации собственности, характеризующейся низким ресурсом легитимности

Приватизация может создать как собственность, характеризующуюся значительным ресурсом легитимности, так и собственность, характеризующуюся низким ресурсом легитимности.

Для того чтобы приватизированная собственность обладала значительным ресурсом легитимности, необходимо соблюдение следующих условий:

1) реальное широкое общественное согласие в отношении проведения приватизации и ее границ;

2) приватизация не наносит ущерба имущественным и другим интересам населения государства;

3) приватизация осуществляется на принципе оплаты приватизируемого имущества по его реальной стоимости (а не по цене рынка, которая может значительно отличаться от реальной стоимости, например, в силу сложившегося соотношения спроса и предложения);

4) приватизация не наносит ущерба экономике.

Все перечисленные условия выполнялись при приватизации в развитых странах и КНР, и ни одно из них при проведении приватизации, по крайней мере крупных предприятий, в России не выполнялось.

Процесс раздела бывших советских активов, несмотря на разнообразие форм “приватизации”, по сути, сводился к одному: растаскиванию на составные части длинных хозяйственных производственных цепочек и комплексов. При этом все, что не подлежало быстрой реализации, деградировало и отмирало. На этом пути не формировалось и не могло сформироваться реального собственника, имеющего представление о реальном применении и о реальной цене своего актива. Это не собственники, а барахольщики, которым достались куски разобранного автомобиля – кому бампер, кому руль, кому бак. Такой собственник понятия не имеет, что ему делать с этим бампером, если не сдать его в лом.

Соответственно значительная часть приватизированной в России собственности характеризуется низким ресурсом легитимности и этим радикально отличается от аналогичной частной собственности в странах со “старыми” рыночными экономиками.

Аналогичным образом дело обстоит, к сожалению, не только в России, но и, например, в Украине, где значительная часть приватизированной собственности именно потому, что она обладает низким ресурсом легитимности, подвергается ренационализации с целью последующей переприватизации уже по справедливой цене.

Принципиальное значение имеет реакция рынка на ресурс легитимности, сопряженный с приватизированной собственностью. Если этот ресурс низок, рынок проявляет тенденцию оценивать эту собственность по крайне низкой цене (которая назначается с учетом возможности национализации, особого налогообложения и т. п.), то есть по цене на ворованное имущество. В этом и состоит одна из основных причин, по которым фондовый рынок оценивает российские корпоративные активы многократно ниже их реальной стоимости.

“Счастливые владельцы” приватизированных активов с низким ресурсом легитимности сплошь и рядом именно потому, что они сами смотрят на свою собственность как на ворованную, обычно эксплуатируют ее хищнически, на износ, стремясь получить от ее эксплуатации в максимально короткий срок максимальную прибыль. Источником их прибыли является не процесс эффективной эксплуатации приватизированного имущества, а сам акт приватизации.

Значительная часть приватизированной в России собственности характеризуется низким ресурсом легитимности. Именно поэтому рынок оценивает приватизированную российскую собственность по цене на ворованное имущество, а “счастливые владельцы” эксплуатируют ее хищнически, на износ, стремясь получить от ее эксплуатации в максимально короткий срок максимальную прибыль.

Соответственно приватизированные по российской модели активы сплошь и рядом выбывают в короткое время из строя. Этого бы, разумеется, не наблюдалось, если бы приватизированные активы приобретались за реальную стоимость, как, например, где-нибудь во Франции или в Великобритании.

Применительно к таким активам, как крупные предприятия, объективный результат приватизационной программы российского типа – скорообогащение незначительной группы лиц путем извлечения прибыли из акта приватизации при нарушении имущественных прав большинства населения.

Здесь нужно иметь в виду, что в строгом смысле слова государство в России не является собственником приватизируемых имуществ (“общенародной собственности”). Его права в отношении этих имуществ совершенно аналогичны правам группы по управлению активами на управление доверенным ему имуществом. Вообразим на одну минуту, что Союз швейцарских банков начал бы “приватизировать” по российской модели (то есть путем продажи по бросовой цене) доверенное ему в управление имущество частных лиц. Это и был бы аналог российской приватизации.

Приватизация крупных предприятий (и не только их) по российской модели в принципе не могла принести пользу экономике. Напротив, она несла ей только вред. Она вела к тому, что в краткосрочной перспективе не самое лучшее управление предприятиями менялось на еще худшее, а затем к утрате части активов в результате хищнической эксплуатации и перевода амортизационных фондов в категорию прибыли.

Нет уверенности, что западные авторы программы “шоковой терапии”, воспринятой российскими “либеральными фундаменталистами” как руководство к действию, с самого начала не предвидели подобного развития событий.

Последствия превращения России в зону высоких конъюнктурных и инвестиционных рисков

В течение всего периода реформ Россия являлась и является зоной высоких конъюнктурных и инвестиционных рисков. Источниками рисков являются:

– кризисное состояние экономики в течение всего периода реформ вплоть по текущий момент;

– инфляция в 90-е годы и еще более демонетизация экономики после 1993 г., более или менее изжитая в начале текущего десятилетия (демонетизация превратила экономику России в 90-е годы в экономику банкротов и в связи с неплатежами взвинтила до невиданных высот конъюнктурные риски);

– постоянная неопределенность в вопросе о курсе рубля, которая для инвестора создает неясность, каков этот курс будет в будущем;

– неопределенность в вопросе о динамике и характере реформ и их конечном результате (у нас давно уже и не спрашивают “реформаторов”, чего они хотят);

– дефицит легитимности у большинства реформ; дефицит легитимности у значительной части приватизированной собственности;

– перспектива вступления в ВТО (создает дополнительные крупные риски для внутренних производителей);

– политика увеличения цен на энергоносители до уровня, в несколько раз превышающего средний уровень цен;

– криминальные риски;

– социальные риски, связанные с проведением политики низкой заработной платы для 80–90% работников при одновременном “сжатии” фондов социального обеспечения.

Соответственно до крайности ограничивается возможность реализации предпринимательским сектором крупномасштабных программ капиталовложений, поскольку цикл “капиталовложения – амортизация вложенных средств – получение первой прибыли” при такого рода капиталовложениях обычно составляет 10–15 лет.

Если, с точки зрения политика, голосующего за реформы, имеет значение текущее поведение населения и его же поведение на выборах и в перспективе ближайших нескольких лет, то инвестора, вкладывающего средства в капиталоемкий объект (например, крупную электростанцию), больше интересует ситуация на перспективу в 15–20 лет. Он не может игнорировать ни факторы политической неустойчивости государства (и явное стремление Запада разрушить Россию), ни рост протестного потенциала и его скачок в результате политики приватизации фондов социального обеспечения (сокращение процента отчислений на соцстрах, повышающее прибыль), причем он не может игнорировать и кумулятивные эффекты такого роста. Политику будет достаточно, если свертывание социального обеспечения не создаст взрывную волну в краткосрочной перспективе. Инвестору в крупные проекты этого недостаточно. Ему нужны гарантии, что ничего такого не произойдет в течение 15–20 лет.

Между тем социальная стабильность явно приносится в жертву задаче максимизации нормы текущей прибыли, генерируемой в экономике.

Само по себе увеличение прибыльности, если оно предполагает рост нормы прибыли по всем родам экономической деятельности, может являться фактором, стимулирующим инвестиции, на что обычно и указывается, когда речь идет о политике свертывания затрат на социальное обеспечение. Но в российском случае (и инвесторы этого не могут не учитывать) дело обстоит иначе. Во-первых, в условиях кризиса и фактической избыточности основных фондов (пусть даже физически изношенных и морально устаревших) инвестиции в большинстве отраслей неоправданны. Во-вторых, сокращение затрат на социальные цели идет параллельно росту цен на продукцию ТЭК, в результате вся прибыль от этих сокращений оседает в отраслях ТЭК с перспективой вывоза за границу.

Уже поэтому в рамках проводимой политики цен на продукцию ТЭК никакие сокращения социальных налогов не в состоянии стимулировать капиталовложения в огромное большинство отраслей экономики.

При созданном реформами уровне конъюнктурных и инвестиционных рисков в России есть только один потенциальный инвестор в капиталоемкие отрасли экономики в целом и промышленности в частности – государство. То самое государство, которое последовательно выталкивается из экономики.

При созданном реформами уровне конъюнктурных и инвестиционных рисков в России есть только один потенциальный инвестор в капиталоемкие отрасли экономики в целом и промышленности в частности – государство. То самое государство, которое последовательно выталкивается из экономики.

Из рассмотрения базовых (рамочных) условий проводимых в России реформ и присущих им системных ошибок следуют малоутешительные выводы.

Основной вывод прост. Рыночный механизм в России создан в заведомо неработоспособном варианте.

Мы имеем экономику с реальным сектором, лишенным кредитной поддержки, с плохо работающим фондовым рынком, с неэффективными предпринимателями. Экономику, доведенную до банкротства в конце 90-х годов и функционирующую и ныне в ситуации кризиса и гиперрисков разного происхождения.

Работоспособный рынок в России “убит” сразу пятью-семью способами. Расти такая экономика под влиянием внутрисистемных факторов, как положено рыночной экономике, вообще не может. Она может увеличивать объем производства только под влиянием внешних импульсов. Таких импульсов за минувшие семь лет было три. Снижение курса рубля (из-за дефолта 1998 г.), рост нефтяных цен, постепенная монетизация экономики и изживание кризиса ликвидности в ситуации притока в страну нефтедолларов и необходимости их разменивать на рубли.

Рыночный механизм в России создан в заведомо неработоспособном варианте. Работоспособный рынок в России “убит” сразу пятью-семью способами. Расти такая экономика под влиянием внутрисистемных факторов, как положено рыночной экономике, вообще не может.

Такая экономика обречена на застой. К удвоению ВВП она “по определению” не способна, и скептицизм Минэкономразвития в отношении этой возможности в рамках планируемой им стратегии реформ вполне понятен.

Если поставить перед экономикой России задачу сократить за 10 лет ВВП в 2 раза и вывести за рубеж 500 млрд долл., то эта задача ей по плечу. Можно даже подумать, глядя на нынешнее российское рыночное экономическое диво, что она для выполнения такого рода задач и создана. А задача удвоения ВВП – это не та задача, которую она в своем современном качестве может решать.

ОГЛАВЛЕНИЕ      ДАЛЬШЕ
вверх