Глава 3. РУССКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ МИР
4. Откуда взялся российский федерализм?
Отношения русского народа с другими народами России
традиционно строились по модели союза. Идея союзнических отношений пронизывает
всю историю национального расширения России, причем она настолько прочна, что
даже отношения завоевания сразу же переоформлялись как союз и покровительство.
Одним из недостатков нынешней системы национально-государственного устройства
России стала унаследованная от РСФСР идея “федерации”. “Союзная модель”
воспринималась народом как органичная форма объединения, “федерализм” же
понимается как нечто чуждое, поскольку оформлен как договорное
содружество территорий, а не как объединение народов.
“Союзная модель” воспринималась народом как органичная форма
объединения, “федерализм” же понимается как нечто чуждое, поскольку оформлен как
договорное содружество территорий, а не как объединение народов.
“Своим” федерализм сделался только для местных
“этнократических” политиков и их окружений. Так было в 1922 году, когда вопреки
сталинскому плану коммунисты-ленинцы настояли на украинском, белорусском и
кавказском суверенитете в составе советского государства. Так было и
в начале 90-х годов, когда Ельцин пытался выстроить
политическое равновесие в опоре на удельных “князьков”, предложив им
“суверенитета, сколько они могут взять”, как будто государственный суверенитет
допустимо разменивать.
Реформы территориального устройства никогда не имели в России
федералистского смысла. Веками складывалось деление государства на уезды, станы
и волости, новые племена и земли могли получать дарованный царем особый статус,
с особым набором прав и особыми обязанностями. Такой особый статус имело кольцо
казачьих воинств с очень большой степенью дарованных им Москвой свобод.
Последнее нельзя путать с федерализмом, поскольку унитарные государства часто
включают в себя особые образования (как, например, особый статус имеет Северная
Ирландия в составе Великобритании – исключения в данном случае служат
подтверждением правила). Унитарная модель с особым статусом приграничных
территорий – вот исторически обусловленная форма Русского государства.
Петр Великий решил унифицировать систему местного управления,
в результате чего появились восемь губерний, сильно различавшихся по размерам и
численности населения. Так, например, Ингерманландская губерния, включавшая в
себя побережье Финского залива вместе с новой столицей, была по размерам в сотни
раз меньше Архангельской губернии, а по населенности – во столько же раз меньше
губернии Московской. Проявившиеся недостатки такого деления Петр I впоследствии
пытался устранить, создавая внутри губерний новые подразделения – провинции,
дистрикты и т.п. До конца XVIII века организация территориальной системы
местного управления двигалась методом проб и ошибок, пока наконец при Екатерине
II ей не был придан некий устойчивый вид. В основу деления государства на
наместничества (при Павле I им вернули название губерний) был положен принцип
одинаковой численности населения: одно наместничество должно было насчитывать от
300 до 400 тыс. податных душ. Установившаяся в конце XVIII века структура
губернского деления России продержалась, за немногими исключениями, до 1917
года, а местами и дольше.
Февральская революция положила начало процессу обсуждения
федеративных интересов областей и народностей. Однако реальных плодов эти
обсуждения не дали, да и не могли дать, ибо страна погружалась в пучину
братоубийственной войны, в которой представители не только одной народности, но
и зачастую одной семьи, оказались по разные стороны фронта. Созданная в 1918
году конституция РСФСР накладывала сетку “федерации” на фактическую территорию
бывшей Империи. В 1922–1923 гг. И.В. Сталин, занимавший пост наркома по делам
национальностей, предложил включить Украинскую, Белорусскую, закавказские и
другие национальные советские республики в РСФСР в качестве автономий, то есть
на тех же правах, на каких в Российской Федерации уже состояли Татарская,
Башкирская, Крымская, Якутская и т.п. республики. Ленин выступил тогда с резкой
критикой этого “плана автономизации”, не преминув упрекнуть Сталина в
“великорусском шовинизме”. В результате Договор об образовании СССР признавал,
что из гражданской войны вышло не единое государство, а по крайней мере четыре
государства. Фактически большевики вступили на путь конфедерализации бывшей
Российской империи. Однако реальное развитие советской модели пошло скорее по
пути, предложенному Сталиным, – устанавливались обширнейшие полномочия союзного
центра. Как отмечал, находясь в эмиграции, государствовед Н.Н. Алексеев,
анализируя тогдашнюю систему власти, “нет такого государственного вопроса, в
котором бы в порядке законодательства и в порядке управления не были компетентны
верховные органы Союза”. При том что республики были вправе решать очень
многое, союзные органы власти обладали полномочием вмешиваться практически во
все области республиканского законодательства и управления, контролировать и
поправлять их.
Ни политический класс, ни правящая партия, ни общественное
сознание никогда не рассматривали СССР в качестве конфедерации. 70 лет эти
декорации представляли собой чистую формальность, поскольку страна мыслила себя
единой и неделимой. Фантомы федерализма России и конфедеративности СССР ожили в
эпоху Горбачева, в эпоху разложения государственных институтов.
Советский федерализм в условиях, когда действительной властью
в государстве обладает партия, а не конституционные органы, не представлял собой
правовой реальности. При этом, как декоративная форма, он все же сказывался на
некоторых особенностях регионального деления страны. Идейный корень российского
федерализма и национально-культурной структуризации советского пространства так
или иначе был связан с перспективой “мировой революции”. Настоящий смысл
советского федерализма, федерализма большевиков вне этой перспективы не может
быть верно истолкован. Переход к мировому государству пролетариата большинством
марксистов рассматривался как путь учреждения на месте старых империй
коалиции штатов, разнообразных по принципам их формирования. Отсюда
некоторая искусственность российского федерализма: важно как-нибудь нарезать
территорию, приписать ее к той или иной “титульной” народности во имя
пролетарского интернационализма, а остальное не так существенно. Суть
интернационализма – скорейшее смешение человечества, создание новой расы
общечеловеков. Одним из механизмов формирования такой расы и является этнический
федерализм, явление в истории не частое и очень опасное для государств, в
которых федерация строится на этнических принципах.
Сегодня полагать, что этот вид федерализма естественным образом лучше и
исторически прогрессивнее, чем дореволюционные принципы, – это лицемерие хотя бы
потому, что аспект “мировой революции” не учитывается. Но дело даже еще
серьезнее: этнический федерализм вообще редко формируется естественным путем, и,
как правило, если это реальный, а не фиктивный федерализм, он весьма
недолговечен. Большевики, создав эту сложную, исторически не обоснованную
систему, не вытекающую из духа и смысла совместной жизни народов России,
заложили под СССР мину замедленного действия – и не потому, что они не желали
создаваемой системе прочности, а потому, что они не рассчитывали, что Россия
будет существовать в окружении мира “старой формации” и возвращаться обратно –
от интернационализма к местным сепаратизмам и шовинизмам. Но если мина под СССР
сработала, не стоит ли задуматься о другой мине, на этот раз заложенной уже под
саму РФ?
ОГЛАВЛЕНИЕ ДАЛЬШЕ
