Глава 4.СМЫСЛОКРАТИЯ И БОЛЬШОЙ СТИЛЬ
Новым стилем сломить “мировые” тенденции расслоения культуры
Психическая мощь есть
господство над душами
людей, и к этой мощи
сводится в конце концов
властвование правящих
классов над
большинством.
Н.Н.
Алексеев
1. Две “культуры” – с прописной и строчной буквы
Большинство современных политических и общественных деятелей
говорят о культуре, культурных проблемах после проблем политических и
экономических, по “остаточному принципу”. Культуру воспринимают вслед за
марксистами и либералами как особую “сферу жизни”, равноудаленную от политики и
социальности, как часть “надстройки”, которая вторична по отношению к “базису”,
повторяет все его изгибы и исполняет его прихоти согласно принципу: “каков
заказчик, такова и музыка”.
В марксистском представлении о вторичности культуры, так же
как в либеральном представлении о ее зависимости от капитала, есть несомненный
цинизм. Как всякий цинизм он не мудр, а близорук, более того, содержит оттенок
неполноценности, ибо опрощать культуру, переворачивать ее с ног на голову легче,
чем подниматься до ее уровня.
Культура – это не просто музеи, клубы, библиотеки, театры,
литературные журналы и т.д. На самом деле культура — это все, что не природа.
Она — среда обитания, которую создает вокруг себя человек на протяжении всей
своей истории. Поэтому, когда политик или чиновник думает о культуре, он должен,
прежде чем перейти к “бюджету” на культурные программы и учреждения, прежде чем
начать “осваивать” этот бюджет и распределять блага, сначала увидеть, где в
самой культуре располагается центр, где ее средоточие, где тот источник, из
которого в конечном счете происходят сами экономическая и политическая системы
данного общества. То, что попадает в бюджетную строку “культура”, – это
действительно, как правило, некий остаток, перечисление больше никуда не
“вместившегося” (что не “влезает” в статьи: наука, технология, образование,
производство, спорт и т.д.).
Можно дать упрощенное, но, в сущности, верное определение:
культура – это духовная жизнь нации, проявляющая себя в самых
разнообразных формах воплощения этой жизни. И целостная мудрая политика должна
базироваться на понимании единства культуры, а не исходить из ее “остаточности”.
Настоящая культурная политика, таким образом, должна быть несравненно шире, чем
нынешняя, – она программирует всю национальную жизнь.
Итак, мы выходим на необходимость мыслить две противоположные
модели культуры, одну из которых лучше писать со строчной буквы, другую – с
прописной. Так, “культура” со строчной буквы – это “остаток надстройки”, некий
придаток к хозяйству, нечто вроде декоративной лепнины, служащей украшению и
развлечению, не несущей сколько-нибудь существенной нагрузки в конструкции
общественного здания. Такая культура может быть уподоблена “урчанию желудка”:
когда все уже налажено (и коровник построили, и элеватор, и школу, ну, теперь
можем и на “культуру” что-то выделить), когда все уже устроено (и конкурента
устранили, и с “крышей” договорились, и подставную фирму ликвидировали, ну,
теперь можем и о “прекрасном” подумать).
Культура с заглавной буквы – модель, в которой материальное
обустройство оказывается лишь средством решения культурных задач. Ибо все
задачи, которые решает государство и общество, даже чисто экономические задачи,
не говоря уже о политических, – это именно задачи Культуры. Культура имеет дело
не только с “прекрасным”, но и с самым “грязным”, она выполняет и “санитарные”
функции. Даже самому закоренелому цинику придется пересмотреть свое отношение к
зависимости культуры от “базисных” сфер, если указать на такую бросающуюся в
глаза обратную зависимость: Культура является сердцевиной и источником идейных
моделей и решений, на основе которых строится работа СМИ, массовых коммуникаций,
развлечений, искусства – ведь вся эта деятельность задается через культурную
идеологию. Менее заметно, но не менее значимо воздействие Культуры на выбор
многих параметров экономики и политики.
Неспособность нашего общества найти свое решение, свой ключ к
созиданию Большой Культуры – это наша главная беда, вернее, одна из форм ее
(потому что на главную беду каждый выходит со своей стороны и видеться она может
в разных ракурсах: для кого-то через кризис права, для кого-то через
демографический коллапс, для кого-то через упадок исторического самосознания).
Однако как раз Культура фокусирует в себе идеологию нации – прокладывает путь к
соединению разрозненных ракурсов в одно объемное видение ситуации. Мы лишены
сегодня инструмента, который вновь связал бы рассыпавшееся общество после
пронесшегося ураганом Смутного времени в единый организм, в сверхнациональную
нацию.
По мысли И.А. Гундарова, наши исторические катастрофы не
являются нашим поражением, скорее это “трудности первооткрывателей”: “В
стратегическом плане мы не проигравшие, а ищущие путь к более совершенному
мироустройству. Вызывает восхищение историческая пассионарность российского
народа, сумевшего всего за 150 лет пройти через семь общественно-экономических
формаций (рабство, феодализм, капитализм, военный коммунизм, нэп,
бюрократический социализм и снова капитализм), шесть форм государственного
устройства (абсолютная монархия, конституционная монархия, парламентская
республика, советская власть, власть КПСС, президентская республика) и три типа
политических режимов (диктатура, демократия, анархия). Исторический смысл этих
колебаний в том, что они дают уникальную возможность сравнить разные варианты
развития и выбрать из них оптимальное сочетание”.
В этой мысли не все точно и корректно в деталях, но она верна
в целом, и ее оптимизм – блистателен. Мы могли бы добавить к ней, что в еще
большем историческом масштабе русская нация всегда “прислонялась” к соседним
цивилизациям и через этот контакт с более мощными, чем наша собственная, еще не
вполне зрелая Культура, черпала новые способы саморазвития и самозащиты. В
совсем еще детском возрасте русская нация приняла опекающее влияние византийской
Культуры, “византизм” стал нашим культурным прародителем. Однако уже очень рано
русская нация была вынуждена “прислониться” и к монгольской политической
практике, которая привила русским свойство лавинообразного континентального
сознания (“евразийство”). В схватке с мощной цивилизацией Западной Европы
русская нация была вынуждена прибегнуть к выравниванию своей инфраструктуры по
западным образцам и пошла на значительные заимствования генерального
технологического кода протестантского севера Европы (“европеизация”). Наконец, в
результате связанного с предыдущим процессом все большего и большего втягивания
России в мировую систему, в неравную игру, затеянную постпротестантской Европой,
русская нация дала свой очередной асимметричный ответ – аккумулировав не
навязываемую схему “углубленной модернизации по-европейски”, а схему европейской
же революционной альтернативы (“индустриальный социализм”). Во всех этих случаях
можно говорить о своеобразных смешанных типах Большой Культуры, о соединении
весьма противоречивых способов культурной реализации.
Сегодня, в эпоху безвременья, отсутствия большого проекта и,
следовательно, большого стиля Культуры, Россия находится на пороге нового
решения. Есть ли у нее выбор? Мы приходим к выводу, что принципиального
выбора у России нет, она обречена на “единственно верное” решение, поскольку
неверное решение означает историческую гибель. Сегодня наша культурная
традиция уже гораздо богаче, чем в эпоху “византизма” и “монгольского ига”, она
значительно более зрелая, чем в эпохи “петровской европеизации” и “революционной
индустриализации”. Однако это не означает, что мы можем двигаться в будущее как
абсолютно автономный мир. Исторические тяготения России в XXI веке будут,
вероятно, уже не культурным влиянием (как в случае с Византией или
протестантским миром), не прививкой (как в случае с социалистической
идеологией), но культурным симбиозом равноценных традиций.
Русские евразийцы предугадали эту тенденцию, указав на
предстоящую переориентацию России с Запада на Восток. С “перевариванием”
марксизма Россия уже исчерпала потенциал культурной подпитки с Запада.
Постиндустриализм для нас означает не отождествление русской Культуры с
постмодерным “информационным обществом”, а выход на новый большой стиль, который
будет чем-то напоминать сталинский большой стиль – будет его усиленным
фазовым повтором, хотя и с другим качественным содержанием.
В плане культурных взаимопроникновений формирующегося нового
стиля видится более слабое, чем ранее по отношению к Византии или Западу,
тяготение к восточному культурному миру. Перед русской Культурой
будущего стоит задача выстроить максимально ровный полумесяц взаимодействия,
в который вписались бы исламский мир, Индия, Китай и Япония. Нельзя допустить ни
односторонней “китаизации” русского сверхмодерна, ни его чрезмерной
“исламизации”. Большой стиль России должен соединить в себе малые культурные
стили: православно-конфуцианского хозяйствования, офицерско-самурайской чести и
доблести, христианско-исламского эсхатологизма, русско-индийского гуманитарного
самосознания.
Постиндустриализм для нас означает не отождествление русской
Культуры с постмодерным “информационным обществом”, а выход на новый большой
стиль, который будет чем-то напоминать сталинский большой стиль – будет его
усиленным фазовым повтором, хотя и с другим качественным содержанием.
Это движение к конвергенции с великими традициями наших
континентальных соседей даст новое прочтение нашей Культуре с заглавной буквы –
то есть нашей сверхнациональной миссии, даст и новое дыхание нашей
культуре со строчной буквы – театрам, музеям, филармониям, литературным
журналам, которым станет понятно, зачем они “едят свой хлеб”, в каком
пространстве и какой сюжет они осуществляют.
ОГЛАВЛЕНИЕ ДАЛЬШЕ
